А что же было с родителями моей мамы в начале 1933 года?
Ее отца, моего деда, признали кулаком (кулацким прихвостнем), и, как в то время делали совдепы, отобрали лошадей, всю худобу, рабочий скот (волов), сельско-хозяйственный инвентарь, собранный урожай, пожитки и выгнали из дому. Хату продали с молотка.
Лишенные средств существования, ее родители, бездомные и голодные, находились возле клуни несколько недель, пока и не померли с голоду. Где они захоронены? Так никто не знает до сих пор.
Мои родители, после женитьбы, прожили вместе полгода, наступил голодный 1933 год. Где-то в мае месяце отцу пришла повестка на прохождение службы в армии. В то время служба в армии представляла – прохождение обучения на 3-х месячных военных сборах, в лагерях, – один раз в год. Направили отца на сборы в военные лагеря под г. Павлоград.
А как же мама?
Накануне отец ходил к директору завода и просил, чтобы маму, на период его отсутствия, приняли на работу в заводскую столовую. Директор пообещал принять и сказал: «Пусть в понедельник выходит».
Отец рано утром, в мае месяце, в назначенный понедельник, уезжает в военные лагеря для прохождения службы, а мама выходит на работу в столовую, предупредив заведующую о решении директора, и приступает к работе: помогает поварам, возится с горячими кастрюлями у плиты, моет посуду. Где-то к обеду, в тот же день, зашел в столовую директор завода и, увидев маму, сказал:
– А вы, что здесь делаете?
– Вы же сказали моему мужу, чтобы я выходила на работу, – ответила мама. Директор сказал:
– Я вашему мужу этого не говорил и не обещал, так что больше не выходите на работу.
Мама нам, малым детям, говорила: «Я держала в руках кастрюлю с горячим борщом, и как услышала эти слова директора, так выронила из рук эту кастрюлю и в беспамятстве свалилась с ног, хорошо, что не обожглась».
– Сижу дома на квартире во времянке, – говорила мама, – доедаю последние продукты. Прошло несколько дней, сижу голодаю, опухла, еле двигаюсь. Думаю, что же мне делать? – ведь помру же с голоду. И решилась, будь что будет, – пойду к старшему брату мужа, Ивану. Как-то меня примут?
Брат моего отца, Иван, по рассказам отца, в то время в г. Днепропетровске занимал важную должность – начальника боевой подготовки областного управления НКВД. Он был грамотным человеком, – до армии закончил 7 классов и работал начальником почты. Потом его призвали в армию, закончил офицерскую школу, служил в одной из воинских частей, а оттуда – перевели заниматься боевой подготовкой в НКВД.
Вот и пошла мама к ним спасаться от голодной смерти.
– Нашла их дом, квартиру, стучу в двери, открывает двери Иван, говорю: «Николай уехал в лагеря на 3 месяца для прохождения военной службы, меня на работу не принимают, не знаю, что мне делать, пришла искать спасения у вас, если вы не откажете?». Пропустил он меня в квартиру, а там полно его родни: жена Оля, двое маленьких сыновей, младшая его сестра – Нина, его мама – моя свекровь. Накормили меня немного отварной картошкой с селедкой. Иван сказал, что не жалко еды, но после длительного голодания, опасно сразу наедаться.
Благодаря им мама выжила и дождалась прибытия моего отца со службы.
После прибытия отца со службы в армии, мои родители стали жить в отдельной старенькой хате – времянке. После они купили себе хату, не дорого, там же в Диевке – пригород  г. Днепропетровска. Отец продолжал работать на заводе им. Петровского, а маму, наконец-то, в начале 1934 г. приняли на работу в стройуправление на стройку – разнорабочим. Вот она и участвовала в строительстве ДИИТА (Днепропетровского института инженеров железнодорожного транспорта). Разнорабочие колотили раствор, «козлами» на спине носили кирпич, подавали его каменщикам, чистили территорию, копали траншеи и другие работы. Работали, в основном, за еду, – а давали в то время одну похлебку.
Однажды летом, в одно из воскресений вечером, в1934 г. к родителям приехал в гости старший брат отца – Родион.
Посидели вечером все вместе допоздна. Родион сказал, что у него в городе дела и что он, во вторник, уедет. В понедельник, вечером, отец ушел на работу в ночную смену, а мама осталась с Родионом дома.
– Подошел вечер, укладываемся отдыхать, – говорит мама. – Родиону я предложила отдыхать на высоком деревянном диване, сама пошла, в другую комнату, – на кровать. Смотрю: Родион, не снимая покрывала, не раздеваясь, и, не снимая обуви, – улегся на диван. Я спросила: Родион, а чего ты обувь даже ни снимаешь?
– А мне надо рано вставать и чтобы не стучать да тебя не разбудить, – ответил он, – я поэтому не раздеваюсь.
– Лежу, не сплю, мне страшно, впервые он к нам приехал, раньше я его видела с женой один только раз у Ивана – брата Николая, – говорила мама.
Под деревянным диваном, на который лег спать Родион, стоял сундук с мамиными новыми одеждами – там было несколько больших платков, платья, пальто, новые туфли и другие одежды.
– И вот лежу, не сплю, слышу что-то скрипнуло, – говорила мама.
– Через некоторое время я встала, зажгла лампу, пошла с ней в коридор, а с коридора мне показалось, что мой сундучок как будто немного выдвинут из-под дивана. Пошла в комнату, легла, лежу не сплю, слышу опять что-то скрипнуло. Где-то через пару часов опять я пошла в коридор, смотрю, а мой сундучок еще больше выдвинут и сама не пойму: как будто он был дальше под диваном. Под утро я уснула, проснулась, – уже на улице светло; встала, оделась, вышла с комнаты, смотрю – Родиона нет, глядь под диван – сундучка с вещами моего тоже нет, – поведала нам мама.
А через полгода, осенью, мама увиделась с женой Родиона.
– Смотрю на нее и брови у меня поднялись: она покрыта была моим цветастым шерстяным платком. Ой, говорю, так на тебе мой платок?
– Нет, этот платок мой муж купил на толкучке в прошлом году, – ответила она.
В 1935 г., в Диевке, у моих родителей родился сын Виктор. К этому времени хату родители подремонтировали: укрепили стены, потолок, покрыли рубероидом крышу, внутри сделали побелку. В тот же год у моего дяди Ивана родилась дочь Женя.
У моего дяди Ивана многочисленным родственникам стало жить тесновато. Поэтому, в начале 1936 г., к моим родителям перебрались жить: мама моего отца и его младшая сестра – Нина, которая также работала на заводе им. Петровского.
– Пожили мы все вместе с полгода  и тут пошли у нас раздоры и ссоры со свекровью и золовкой, – говорила мама. – Доходило до таких раздоров, что однажды сцепились с золовкой и возились по хате, дергая друг друга за волосы.
А мы, малые дети, во время рассказа мамы, спросили:
– А что же отец делал в это время?
– Отец лежал себе на диване, да спокойно говорил: «перестаньте дуры», – отвечала мама.
– Так мы со скандалами, с взаимной неприязнью и жили, – говорила мама.
В декабре 1937 года в семье родился второй ребенок – мой брат Владимир
Когда Володе было полгода, это в 1938 году, к моим родителям с г. Благовещенска приезжал в отпуск старший брат моего отца – Григорий (на 2 года старше моего отца). Он закончил танковую школу и служил офицером в танковой части; был не женат.
– Сидим, однажды, за столом, обедаем, а маленький Володя сильно расплакался, – говорила мама, – никак не успокаивается, все кричит и кричит.
– Та дайте же ему хоть кусочек хлеба, чтоб не кричал, – сказал Гриша.
– И этим он так всех сильно рассмешил, – говорила мама.
Не успел мой дядя Гриша побыть в гостях у моих родителей даже и недели, как случилось несчастье. Оказывается, в городе Днепропетровске, он вышел с трамвая и стал переходить трамвайные колеи сзади трамвая, и встречный трамвай сбил его. Подошел наряд милиции, он поднялся, назвал фамилию, адрес, они все записали. После этого он упал на землю и скончался. Вот так его подстерегла нелепая смерть.
В начале 1938 года жена дяди Ивана (старшего брата моего отца), Оля, заболела и умерла, оставив ему троих детей. Потом он женился на другой женщине и у них, в 1939 году, родился сын Николай, – уже четвертый ребенок в семье.
В 1939 году в Лиховке проживали два брата мамы: Иван и Алексей. У Ивана была семья – жена и трое сыновей: старший – Анатолий (1933 г. р.), Виктор (1935 г.р.) и только родившийся Иван (1939 г. р.). С ними проживал младший брат мамы – Алексей. Ему было в 1939 году 14 лет.
Мамин брат Иван в начале 1939 г. стал плохо видеть; с каждым месяцем зрение у него ухудшалось все больше и больше. К началу уборочной в колхозе, он вообще стал плохо видеть. Люди – работники колхоза – не верили ему, думали, что симулирует. Мама рассказывала, что во время работ на колхозном дворе, для того чтобы проверить, как он видит, доходило до того, что на дорожку, по которой он шел, –  поперек клали грабли. Однажды он шел, зацепился за грабли, упал, больно ударился и, от обиды, сильно расплакался. Вот только тогда люди поверили, что он плохо видит.
После уборочной, на току зерно просушивали, провеивали и готовили к отправке на элеватор. Провеивали зерно ручными веялками – постоянно надо было крутить рукой за рукоятку, чтобы вертелся маховик. И вот, где-то в конце августа 1939 г., мамин брат Иван, будучи голодным, целый день, почти без отдыха, как покрутил рукояткой веялку, то к концу дня получился заворот кишок и вскорости он умер.
Что было делать малолетнему брату Алексею? Он приехал в Диевку к сестре, к моей маме. Свекровь и сестра отца, Нина, надулись, недовольные, стали без конца бурчать: «Нас здесь и так много, с едой туго, а тут еще и твой братец добавился».
5 сентября 1939 г. у моих родителей родилась дочь – моя сестра, Люда.
– В 1940 году маминому брату Алексею исполнилось 15 лет, он пошел в колхоз работать прицепщиком на сеялку к трактористу, за трудодни начал получать зерно и другие продукты, все доставлял к нам домой, – говорила мама. – Вот тогда это всем нашим понравилось.
Мирную жизнь прервала война, которая началась 22 июня 1941 года. А через полтора месяца после ее начала, немцы уже были в городе. Партийные и советские работники, производственно-технический персонал и оборудование предприятий и заводов были эвакуированы в глубокий тыл. Заводы, фабрики и другие предприятия прекратили работу. Мой отец в 1-ю волну мобилизации не попал, так как была большая семья, а вторую и последующие мобилизации, – власти провести в городе не успели: нагрянули немцы.
Когда подходили немцы к городу, шли сильные бои. Родители в то время проживали в Диевке. Был у них огород, возле хаты была оборудована печка под навесом для приготовления пищи летом. Перед началом атаки на советские оборонительные позиции немцы всегда проводили обстрелы артиллерией и проводили налеты авиацией.
Мама рассказывала, что на огороде они отрыли щели для укрытия от бомбежек.
– И как только начинался обстрел артиллерии и проводился налет немецкой авиации, так мы от своей печки – на которой варили на улице еду – бежали прятаться в укрытие в огороде, – рассказывала мама.
– Наши войска все отступали и отступали, и передовая наших войск начала проходить по нашим огородам, были отрыты окопы, их заняли красноармейцы, а мы никуда не ушли, так и находились в своей хате, – говорима мама.
– И вот однажды был сильный обстрел артиллерии и налет немецкой авиации, снаряды и бомбы рвались то справа, то слева. Куда деваться, что делать, в укрытия бежать мне с отцом было уже поздно (а дети находились в укрытии); на позициях были слышны вопли и стоны раненых наших солдат. Я увидела, как за нашу хату побежал майор; я подумала, что он военный и знает, как спасаться от бомбежки, – и я бегом за ним; он побежал вокруг хаты, – я за ним бегу вокруг хаты с криками; тут рядом раздается взрыв и он кричит – «Ложись!», я падаю; после он поднялся и побежал – я опять за ним. И так продолжалось минут 30 пока не улетели самолеты, кружившие над позициями наших солдат; утихла и артиллерия. Солдаты, с позиций на нашем огороде, начали выносить во двор к хате тяжелораненых. Санитары их осматривали, оказывали первую помощь, делали перевязки, готовя к отправке в полевой госпиталь. Тех раненых, которые могли двигаться,  – после оказания им помощи – санитары их направляли в госпиталь своим ходом. Поднесли к хате тяжелораненого в живот солдата – ему снарядом разворотило весь живот. Увидев меня, он несколько раз повторил: «Мамка, хочу сильно кушать!» Я налила в кружку козлиного молока (была своя коза), отрезала кусок хлеба и начала его кормить, отламывая по кусочку и кладя ему в рот и давая запивать молоком. Он с аппетитом все скушал. Через минут десять-пятнадцать этот солдат скончался, – вот что рассказала нам, малым детям, мама.
– После бомбежки начали осматриваться – все ли живы, – говорил отец. Он во время налета авиации стоял за сараем и пережидал, когда все затихнет, а когда все затихло, то увидел в 2-х метрах от себя застрявшую в земле, неразорвавшуюся бомбу, – видать не сработал взрыватель. Оказывается, жизнь его висела на волоске.
Когда немцы заняли город, жить стало тяжело, в городе процветала спекуляция; люди перебивались, чем могли.
А в 1942 году, 25 января, в это трудное время, у моих родителей родился сын – Анатолий.
Наступило лето 1942 года, нашей семье стало жить крайне тяжело, как и другим людям. Мои родители решили переехать в село, надеясь на лучшие условия. Никакой транспорт не ходил. И вот мои родители, собрав необходимые пожитки, посадив детей на возок, в пешем порядке отправились в Лиховку, к родственникам. За три дня добрались к месту назначения. По пути следования сгруппировались с попутчиками (три семьи) и так потихоньку двигались, расспрашивая дорогу. Ночевали в полях, возле скирд соломы. Как говорила мама: «почти ничего не ели, так как не было еды». Шли второй день и под вечер, надо было где-то заночевать. Мама рассказывала: «Подошли к одной скирде соломы, смотрим,  – внутри скирды выдергана солома, как будто пещера, и там уже было много людей. Они тоже остановились на отдых. Некоторые люди что-то жевали. Наши дети были голодные. Одна женщина отломала одну треть кочана кукурузы и подала маленькой Люде. Таков для Люды был ужин – сухие семечки кукурузы. Там, в скирде, мы прилегли и поспали до утра, а как чуть поднялось солнышко, – мы двинулись в путь».
Пришли мои родители в Лиховку к двоюродной тетке моей мамы – Лене, там у нее и поселились – она жила одна в своей хате. В селе хозяйничали немцы. Колхоз в селе существовал, работали фермы. Отец пошел работать на одну из ферм, а лошадей не умел запрягать в подводу, хорошо хоть один мужчина научил этому делу. Так и проработал отец в колхозе до самого ухода немцев.
В 1943 году, после Курской битвы, немцев погнали и они начали постоянно отступать. В октябре 1943 года немцы ушли и с Лиховки, а зашли советские войска. Заработали военкоматы и отца тоже призвали в действующую армию, на фронт. Мама осталась одна с четверыми детьми.
Весной 1944 года в нашей семье появился еще один ребенок – его назвали Колей; в начале 1945 года, когда ему было 10 месяцев, он заболел и умер.
В мае 1945 года закончилась война, отец дошел до самого Берлина.
Стал вопрос, где же дальше жить?
Мама поехала осенью 1945-го в г. Днепропетровск. Узнала все новости. Старший брат моего отца – Иван, был расстрелян немцами. Когда немцы заняли город Днепропетровск, он со своей семьей переехал на родину жены, в с. Орловщину, Донецкой области. Там кто-то из местных жителей выдал его немцам.
Пошла мама к своей хате в Диевке; оказалось, что там живут уже другие люди. Вот и уехала с этой вестью домой. Так и осталась вся моя родня жить в Лиховке.
Мамин брат, Алексей, после окончания войны, продолжал служить в Германии; он прислал маме несколько посылок с разными вещами и, продавши их, мама, на вырученные деньги, смогла купить на улице Степной старенькую хату.
Через три месяца после окончания войны мой отец вернулся домой целый и невредимый. Отец привез с Германии музыкальный инструмент – скрипку «Страдивари». Он хорошо на ней играл, но продовольственные трудности заставили отца свою скрипку отоварить, – он обменял ее на ведро кукурузы.
12 января 1947 года в семье Штаченко Николая Ефимовича рождается ребенок – сын, которого назвали Николаем. Значит это – я.
В 1947 году мои родители получили посылочку с Германии, точнее, небольшую шкатулку, в которой находились фотографии моего дяди Алексея и письмо его друга. В письме друг дяди Алексея писал, что они долго лежали в госпитале на излечении и там дядя Алексей умер.

Отредактировано nikolay (2018-03-29 22:53:02)

На следующий год, весной (в марте 1949 года), родилась моя младшая сестра – Нина. Это – шестой ребенок в нашей семье. Я подрос, летом 1949-го мне уже было 2,5 годика. Мама так же ходила в поле доить корову. Нину укладывали спать, наблюдала за ней наша нянька – сестра Люда. Я часто просился идти с мамой до коров. Идти было далеко, возвращаясь домой, я чувствовал усталость и просился маме на руки. Так что маме приходилось в одной руке нести ведро с молоком, а в другой – меня. Мама старалась идти до коровы без меня.
Припоминаю один случай, который произошел со мной тем летом 1949 года. Где-то под вечер, в один из летних дней, сестра Люда пошла со мной к нашим родственникам – Кротенкам (они жили через три хаты от нас). Там проживала 12-ти летняя наша троюродная сестра – Катя; во дворе с ней играла еще одна подружка.
У Кротенка в 10-ти метрах от дороги находился длинный сарай, по проволоке на цепи бегал вдоль сарая, со стороны дороги, злой черный пес. Кто проходил по дороге мимо, –  так этот пес рвал цепь и такое сальто делал, что, если бы сорвался, то разорвал бы этого человека в клочья.
Так вот, три подружки собрались на этом дворе, заигрались, я рядом играл, потом пошел по двору вглубь, пытался поймать бабочек, достиг соседского забора, повернул налево к сараю, обошел его с торца и тут я оказался в трех шагах от собаки. Я до сих пор ощущаю тот детский испуг. Бежать от него не стал, остановился и смотрю. Пес, увидев меня, медленно подбежал ко мне и начал обнюхивать. Что было дальше, я не помню. Девчонки играли, потом спохватились, – «где же Коля?» Начали смотреть во дворе – меня нигде не видно. Люда рассказывала: «Вышли потом мы со двора к дороге, смотрим: Коля возле собаки и обеими ручками гладит его шею, а он сидит себе, задрав голову. Немедленно мы позвали тетку (хозяйку), она подбежала и забрала Колю от собаки».
Какой переполох дома я наделал в свои два с половиной года?
Это было опять лето 1950 года. В обеденное время меня мама то брала с собой к корове на тырло, то оставляла дома под присмотром старшей сестры. В один из дней, она с соседками ушла доить корову в степь, на аэродром, без меня. Я играл дома во дворе. Мы ожидали, что вот-вот скоро мама должна вернуться от коровы. Я, втихаря, решил пойти к ней навстречу. Незаметно вышел со двора и, зная маршрут движения доярок, пошел тропой через соседский двор, тропинкой через колхозное поле пошел к акациевой посадке (к ней метров 700-800), перешел через эту посадку на другую сторону, нашел тропинку через совхозное кукурузное поле и пошел по ней в сторону абрикосовой посадки. Прошел по кукурузной тропинке метров 500-600, мамы не встретил. Кукуруза была высотою более 2-х метров. Увидев на кукурузном початке бабочку, я решил ее поймать. Она взлетела и села на кукурузный початок в следующем ряду, – я за ней, но она улетела. Я решил идти дальше навстречу маме. Начал искать тропинку, два шага сделал влево – тропинки нет, вправо – ее нет; начал кружить – так и не нашел. И начал ходить кругами по кукурузе. Потом решил двигаться между двумя рядками кукурузы, долго шел в одном направлении. Пока я шел по кукурузе, рядом пробегал, то назад – то вперед, большой серый пес, останавливался, вывалив язык, смотрел ласково на меня, потом убежал вперед и больше я его не видел. Наконец закончилось кукурузное поле и я вышел на дорогу: Лиховка – Мишурин Рог, а это с километр от того места, где я потерял тропинку. Смотрю, в какую же сторону идти домой? – нашего хутора не видно за деревьями ни справа, ни слева. И вместо того, чтобы по дороге пойти вправо к нашей улице, я пошел в левую сторону по дороге, то есть в сторону Мишурин Рога. Прошел несколько сот метров по дороге и тут вижу: навстречу едет на велосипеде мужчина с нашей улицы – Коновал Остап. Он остановился и спрашивает: «Мальчик, ты чей и куда идешь?» Я говорю, что иду домой и мои родители – Штаченко. – «Так ты же не в ту сторону идешь», – сказал он. «Садись ко мне, я подвезу тебя домой», – предложил он. Довозит меня домой, а там меня везде все ищут. Ведь прошло более 2-х часов, как я вышел из дома. Уже и мама давно вернулась от коровы.
Врезалось мне в память и событие, которое произошло 1-го Мая 1950 года.
Мои родители, и некоторые из соседей, собрались отмечать этот праздник у наших родственников – у Кротенко. Дядя, Нестор Кротенко, являлся двоюродным братом моей мамы. Как раз к ним пришла с Бузовой тетя Галя – двоюродная сестра моей мамы. Люди в компании сидели, выпивали, песни пели. Подошло время к обеду, мама пришла домой кормить курей и другую живность. Мой отец, с маленькой годичной сестрой Ниной, оставался еще в гостях. Я находился дома, во дворе. Пока мама кормила меня и старших братьев, управлялась с худобой, свиньей и курами, пробило около 15-ти  часов. Люди начали расходиться с гулянки от Кротенка. И вдруг, слышу, как мама всплеснула руками и говорит: «Куда же он с маленькой-то Ниной пошел?». Я тоже посмотрел в строну большака – дороги на Лиховку – и увидел: тетю Галю, отца с Ниной на руках и еще троих человек, которые уходили домой. Отец пошел их провожать; все они повернули в сторону фермы, и отец пошел с ними дальше. Мама надеялась, что он вот-вот вернется, но, оказывается, он пошел до самой Бузовой. Уже вечерело, а отца все нет. Мама заволновалась: «Как же маленькая Нина?» Взяла меня за руку, позвала мою старшую сестру Люду и мы пошли мимо фермы, через луга, на Бузовую, где жила двоюродная незамужняя сестра мамы. У нее был 10-ти летний сын – Юра, и жила она со своим старым, больным отцом. И тут явились мы. Нина лежала на кровати, – спала, а отец с тетей Галей сидели и весело разговаривали. Отец тети Гали лежал в другой комнате.
Увидев эту картину, мама начала стыдить отца, мол, уже вечер, ребенок не кормлен, а он пошел с маленькой Ниной в такую даль провожать гостей. Отец вскочил, начал ругать и обзывать маму, грозился побить. Мы выскочили на улицу и направились бегом домой через луга; отец – хмельной, с Ниной на руках, – за нами следом. Так он следовал за нами в метрах за 100-200 и преследовал нас до самой нашей хаты, выкрикивая ругательства в адрес мамы. Мы заскочили в хату, мама – на горище (чердак) прятаться. Старшие братья: пятнадцатилетний Виктор и тринадцатилетний Володя, – держали входные двери; отец рвался и говорил: «Откройте, не то – буду ломать двери». Хлопцы отвечали: «Не пустим – ты будешь бить маму». Я стоял в сенях, испугался, плакал. До полуночи держали двери, отец немного протрезвел, успокоился, сказал, что ни кого не собирается трогать. Вот тогда и открыли хлопцы двери. Действительно, отец пришел в себя и никого не трогал.
Как подумаю: «что выдерживала эта, соломой крытая, хата?» После войны, и в начале 50-х годов, какие были летом частые дождливые грозовые дни? Дожди лили, как с ведра, а крыша – ветхая, все пропускала. С потолка ручьи бежали; под струи воды подставляли миски, тазики и корыто. Все говорило о том, что хату надобно латать, перекрывать.
Что запомнил я еще в то время?
Мне было три или четыре года. В послевоенное время было много воровства. Людям приходилось в Лиховке делать прочные, завинчивающиеся замки-запоры. Иначе могли выкрасть кроликов из клеток, вывести из хлева свинью, покрасть в сарае курей и т.д. Поэтому у нас кролики содержались в яме (глубиной 2 м); они в этой яме вырывали норы. А для кормежки и выгуливания кроликов, у нас был сооружен плетенный загон вышиной больше метра, чтобы они не перепрыгнули его. С ямы кролики в загон выбегали по специальному желобу, вкопанному в землю (толстое круглое бревно, в котором был выдолблен ход для кроликов). Один конец этого желоба был в яме, а второй выглядывал в загоне. На ночь кроликов загоняли в яму, отверстие для входа в яме перекрывали. Поэтому уворовать невозможно – кролики все убегали в норы. Таким же образом у нас и содержались свиньи. Яма для кабана была в глубине двора, размером (2 на 2 и на 2) м. Сверху накрыта накатом земли. Только одна ляда, чтобы взрослому залезть. И попробуй с такой ямы вытащить свинью?

Отредактировано nikolay (2018-03-29 23:00:43)

Хорошо до сих пор помню, как в свободное время, по вечерам, отец и брат Володя устраивали целые концерты, которые я с интересом слушал. Садились они на стулья и начинали играть одновременно: отец – на мандолине, а Володя – на балалайке. И так бывало частенько.
Поздней осенью, 5 ноября 1952 года, в семье Штаченко родился еще один, уже восьмой и последний, ребенок – моя сестра, которую назвали Валей.
Жизнь односельчан в 1952 г была еще тяжелая, особенно нашей многочисленной семье. В магазине, из еды, родители почти ничего не покупали – не было у них денег. Кушали то, что сами могли произвести. Мама варила постные борщи, различные супы, особенно пшенные, называли этот суп – «кандером»; когда была кукурузная мука, мама варила мамалыгу; все любили жареную картошку. Изредка в борщ попадала курица или пару голубей, но при большом семействе, – мало доставалось всем мяса. Хлеб мама пекла сама и, как правило, – черный.
Отец с большим риском добывал зерно для семьи. Он зимой сторожил на совхозном полевом току, который находился в 800 м за маслиновой посадкой, а от нашей улицы туда было расстояние 5 км. Там хранились под навесами зерна пшеницы, овса, ячменя, проса и кукурузы. Отец, конечно, сильно рисковал, но семью надо было кормить хлебом.
Что он делал? Когда наступала глубокая ночь, он набирал целый мешок пшеницы, брал его на плечи и шел с этим мешком домой напрямик, подальше от полевых дорог, – шел через замерзшие, вспаханные поля, шел без единой остановки. Помню, просыпался и я ночью, когда приходил отец и стучался в дверь; приходил весь мокрый, ручьи пота так и текли у него по спине. Он переодевался и сразу же возвращался обратно на совхозный ток для продолжения охраны. Без передышек отец нес мешок все 5 км потому, как он говорил, что если опустит его на землю, то больше не сможет его поднять и положить на спину. Принесенный отцом мешок с зерном, мама с Володей на возку везли на мельницу, мололи зерно и привозили муку домой, ясно, что не высшего сорта. Мама просеивала муку, замешивала тесто и выпекала в печи буханок 8-10 черного хлеба. Вот и хватало одной выпечки хлеба на целую неделю всей нашей большой семье.
Целый праздник был у нас, когда кололи кабанчика. А кололи его, как правило, поздней осенью. Начиняли домашнюю колбаску, мама жарила кровянку, варила смалец, делала шкварки, варила холодец, борщ со свинины. Но пировали не долго. Семейка ведь была большая. Через два-три месяца все съедалось и оставалось только одно сало.
Вспоминая свое детство, помню, как часто, зимними вечерами, к родителям на побасенки приходили бездетные соседи с нашей улицы – Хейлыки (дядя Платон и тетя Христя). Подолгу сидели, разговаривали. На то время мой десятилетний брат Толя знал много песен и хорошо пел; по характеру он был смелый, боевой. Дядя Платон и тетя Христя часто просили Толю, чтобы он спел какие-то песни. После недолгих упрашиваний, Толя залазил на печку и начинал затягивать песни по просьбе слушателей, такие как: «По долинам и по взгорьям», «Сотня юных бойцов из буденовских войск….» и другие. Пел так задушевно и эмоционально, что после окончания пения, дядя Платон и тетя Христя очень его нахваливали и давали ему по рублю.
Наступил 1953 год. В январе мне исполнилось 6 лет. Отец продолжал работать в совхозе им. Кутузова. Помню, в тот год, 5 марта, пришло известие о смерти Сталина И.В. – нашего большевистского вождя.
Как же воспринял отец это известие? То ли он радовался, то ли действительно сильно переживал и горевал, но, помню, он лежал на печке и сильно тужил, ударяя себя каталкой по животу. Приходила соседка, тетка Настя Настека и эмоционально заклинала нашего вождя, говоря: «Наконец-то кончился этот кровожадный узурпатор, душитель Украины….»
В этом же, 1953, году брат Володя закончил 7 классов, учился в школе он очень хорошо – был отличником. Сестра Люда закончила только 6-й класс, брат Толя – 4-й.
Родители решили, что Володе надо поступать и учиться в техникуме. Володя захотел поступить в Днепропетровский индустриальный техникум.
В конце июля 1953 года мама с Володей поехали в г. Днепропетровск, прихватив с собой 8-ми месячную сестричку Валю. Остановились в г. Днепропетровске у тетки Маруси – сестры жены отцовского брата Ивана. Володя успешно сдал вступительные экзамены и был зачислен в техникум, но не представлялось места в общежитии. Мама, с маленькой Валей на руках, пошла к директору, долго ожидали в приемной, чтобы попасть к нему на прием. Мама долго объясняла директору, что в семье – восемь детей, материальное положение тяжелое, чтобы еще за деньги снимать жилье студенту. В конце-концов Володе предоставили место в общежитии, и мама с Валей приехала домой в Лиховку.
Хорошо помню нашу кормилицу – корову Голубку, как же она не любила маленьких детей? На ее рогах побывали и маленький брат Иван и, потом, маленькая сестра Валя. Им тогда было по 1,5 или по два годика. Часто, в то время, брат Толя выпасал корову в посадке. Он, в обеденное время, пригонял корову домой на водопой и для ее доения. Вблизи колодца, почти посреди двора, мама для коровы, за час до ее прихода, наливала в корыто пару ведер воды, чтобы вода немного подогрелась. Корова, когда возвращалась, всегда направлялась к корыту напиться воды.
И вот, однажды, заходит во двор с улицы корова, а посреди двора, на ее пути, оказался маленький мой брат Иван, – она опускает голову, взмах головы вверх и вправо, – и летит Иван с криками и воплями метра на три в сторону. Я стоял недалеко, испугался; мама закричала на корову, а она откинула Ивана в сторону и пошла к корыту пить воду. Аналогичный случай повторился и с маленькой сестрой Валей, когда ей было 1,5 или два годика. В обоих случаях маленькие дети отделались криками и испугами, увечий от рогов коровы не получили.
Наступил сентябрь 1953 года, мой брат Толя пошел в 5-й класс, сестра Люда – в 7-й, а меня, шестилетнего, родители то же отдали в школу – пошел я в 1-й класс Лиховской восьмилетней школы № 4.

Отредактировано nikolay (2018-03-29 23:09:09)

Идешь домой вечером, – улицы были не освещенные, в хатах только тускло горели керосиновые лампы. Идешь по улице – темным-темно, а с дворов часто выскакивали отвязанные злые собаки и подбегали к нам, – мы еле от них отбивались. Редко кто из родителей приходил встречать школьников. Электро-фонариков у нас в то время не было; был, кажется, у одного Моргуна Владимира. Иногда для освещения дороги мы использовали спички. Зажигаешь спичку, – и поглубже руку в рукав, – как фонариком освещаешь дорогу, а рукава-то длинные у меня были, ведь пальтишко на мне было большое, не по моему размеру, доставалось от старших братьев.
Как тогда было страшно возвращаться вечером со школы после уроков, особенно одному. Приходилось идти по одной улице от школы, – а она с километр; идешь по ней, – слева кладбище, – страшно, волосы дыбом поднимаются, выбегают собаки; далее от этой улицы до нашей улицы Степной – их разделял большой ставок, его надо обойти и сделать большой полукруг по заросшему пустырю. Выходишь на нашу улицу, так же темно и идти до своей хаты по ней то же с километр. Идешь по ней, – а слева опять кладбище, – страшно, волосы дыбом, проходишь мимо ускоренным шагом, затаив дыхание.
Вот и ревели ученики с нашей улицы после уроков, боясь остаться в одиночку. Страхи добавлялись еще и потому, что приходилось слушать страшные рассказы соседских женщин, которые приходили к моим родителям по вечерам.
Часто они собирались и начинали судачить: «Вот, однажды, весной, Мария поздно вечером проходила мимо кладбища и видела, как какие-то двое, одетые в белое, выходили со стороны кладбища с косами, начали приближаться к ней и долго преследовали ее, она еле унесла ноги и вся еле живая…».
Другие примеры слышал о привидениях. Вот рассказ соседки тетки Клавы, работавшей в то время дояркой на МТФ: «Доярки встают очень рано и к пяти часам утра приходят на ферму доить коров. Позавчера был сильный туман, а Фрося шла на ферму через луга по тропе, ходила – ходила кругами, ее наверно что-то водило, потому что ходила очень долго, пока совсем не стало светло, – и она очутилась не возле фермы, а совсем далеко в другой стороне, – под самой Бузовой…».
Были случаи, когда и я убегал со школы, будучи оставленным после уроков, когда меня оставляла учительница доучивать правила. Не отчитавшись за знание правил, я убегал со школы. Помню, как бывало, учили-учили, ставало темно, а трое учеников, вместе со мной, не могли никак правильно ответить, начинали волноваться и выбирали момент, когда наша учительница выходила из класса и на некоторое время задерживалась в канцелярии, – вот тут-то мы хватали сумки с учебниками; на вешалке, в коридоре, быстро снимали свои куртки или пальто, – и бегом с коридора на улицу. Таким образом приходилось убегать после уроков, – ведь каждый боялся быть отпущенным домой последним. На следующий день от учительницы приходилось выслушивать нелестные отзывы. За такие поступки классная редколлегия протаскивала учеников в стенной газете.
Какую одежду и обувь я имел, будучи школьником младших классов?
Перед началом обучения в школе, в летнее время, родители мне покупали хлопчатобумажный костюмчик в полоску и на вырост, чтобы хватило на весь год. Туфлей или ботинок до четвертого класса я не имел, если когда-нибудь были, – то оставшиеся, еще целыми, от старшего брата. А если таковых не было, то приходилось ходить в школу босиком до тех пор, пока было на улице еще тепло.
Для следования в школу в холодный период времени родители каждый год покупали мне кирзовые сапожки. А весной, когда становилось тепло, – опять босиком. Через месяца три-четыре мои брюки на коленках и на местах сидения протирались; мама делала заплаты и, таким образом, я донашивал их до конца учебного года в школе. Стыдно было ходить с заплатами: ученики смеялись и перед учительницей чувствовал себя скованно и диковато. Сапожки тоже быстро снашивались, отцу приходилось их ремонтировать – зашивать дыры и подбивать подошву, но все-таки водичку они пропускали.
Хотелось кататься на коньках. Коньки надо было привязывать веревочками к сапожкам – это тоже влияло на их исправность и целостность. Поэтому родители не разрешали кататься в сапожках на коньках, чтобы обувь не рвалась. На лыжах тоже не разрешали в сапожках кататься. Но я мастерил лыжи с акации сам. Прятал их на чердаке. Если отец находил мои лыжи, то немедленно рубил их на дрова.
В нашей большой семье я чем-то отличался от остальных моих сестер и братьев. Не кричал и не бегал по хате, как остальные, особенно при посторонних людях. Если кто-то к нам приходил, я забивался в угол, садился и слушал, о чем говорят взрослые люди. Поэтому соседки, приходя к нам, и, наблюдая, как ведут себя остальные дети, – а мама часто успокаивала шумливых, особенно сестру Нину и брата Ивана, иногда и старшего брата Толю, – маме обо мне часто говорили: «Домашко, – это у вас чужой ребенок, наверно его вам кто-то подкинул». Я не любил детского шума в хате и, оставаясь наедине с мамой, ей часто задавал вопрос: «Мама, ну почему же я у вас не один в семье?» Она только разводила руками и отвечала: «Ой, Коля!»
Я любил в детстве наблюдать за работой отца. Помню, кажется, я ходил во 2-й или 3-й класс и, однажды весной – во время каникул – целых полдня наблюдал, как мой отец мастерил табуретки. Я стоял у двери сарая, прижавшись спиной к проему, и смотрел за работой: как отец выравнивал рубанком заготовки для ножек табуретки, как строгал и пилил доски, как работал долотом и молотком, как просверливал дрелью соединительные отверстия, – наблюдал до тех пор, пока отец полностью не изготовил две табуретки. Мама и обедать меня звала, а я никак не мог оторваться от интересного наблюдения.
В нашей семье до 1955 года вся, оставшаяся в семье детвора, кушали с одной большой миски. И тут надо было успевать, не мешкать, иначе миска быстро становилась пустой. Часто мы дразнились друг с другом; дразнили меня брат Толя и сестра Нина, я злился, обижался. И тут, бывало, мама позовет кушать, все бежали к столу, а я, обиженный и не довольный, сидел и не торопился идти кушать; ждал, когда меня мама позовет два или три раза, а я все не шел. Затем я подходил, а миска была уже почти пустая, оказывается, – все уже было съедено и я оставался с одним черным куском хлеба. Подумав, подумав, – я решил, что надо идти кушать с первого раза, когда мама позовет, иначе мне ничего не будет доставаться. В дальнейшем я свои капризы прекратил.
Я был очень брезгливым мальчиком. Сидели, бывало, за столом с ложками и начинали кушать с одной миски, и тут кто-то из младших засморкает носом, я моментально бросал ложку и уходил – не мог больше кушать. Мои младшие сестры и младший брат начали это использовать в свою пользу: как только садились кушать, так кто-то из них начинал за едой шмыгать носом, и я уходил. В дальнейшем я стремился к тому, чтобы мне мама наливала в отдельную тарелку. Я также брезговал кушать ложками, которыми кушали остальные дети, подозревая, что они не достаточно хорошо вымытые, – поэтому для еды, вместо ложки, я использовал черпак (половник), зная, что им никто из детворы не пользовался.
Когда мама вечером доила корову, я всегда стоял рядом и наблюдал за ее работой. Бывало, во время доения, корова топнет задней ногой и с земли в ведро падала какая-то сухая крошка от сухого коровьего навоза, или, что-то вроде этого, – все, даже после процеживания через марлю, я этого молока в рот не брал.
В 3-м классе нас, всех учеников, приняли в пионеры и надели красные галстуки. С тех пор, на всех уроках в школе, мы должны были быть в галстуках. У меня своего галстука не было. Брат Толя ходил в 7-й класс и только у него был галстук. Он в школу ходил в 1-ю смену, а я, – во вторую. Я шел в школу, встречал по пути, возвращающегося со школы старшего брата, он передавал мне галстук. А бывали случаи, когда мы двигались разными маршрутами, тогда я приходил в школу без галстука. И часто, бывало, попадался навстречу директор школы в школьном коридоре. Сразу он останавливал и спрашивал: «А где твой галстук?» Стыдно было говорить, что нет у меня своего галстука. Приходилось поэтому отвечать: «Забыл дома». Директор отсылал домой за галстуком: быть на уроках без галстука не разрешали.
Оставшийся в наследство от брата Толи галстук, быстро износился и через пару лет пришел в негодность. Обучаясь в 5-м классе, я опять остался без галстука. У родителей я денег на галстук не просил, зная, что нет денег. Так и продолжал ходить в школу без галстука. И опять попадался на глаза директору. Директор школы опять меня отсылал домой за галстуком. Так как галстука у меня дома не было, то до окончания всех уроков приходилось просиживать в уличном туалете для учеников, а затем идти за своей сумкой в класс. Таким образом, я мог в течение целой недели не бывать на уроках, пока, наконец, мне не купили галстук. Поэтому, одной из причин, почему я так отстал в учебе в 5-м классе, наряду с пропусками уроков из-за моих болезней, – это были и пропуски занятий, повязанные с отсутствием галстука.
Так как я пошел учиться не со своими сверстниками-одногодками, то я не напрягался и решил повторить учебу опять в пятом классе, но уже со своими одногодками. Так оно и случилось.
Вспоминая учебу в начальных классах, могу сказать, что были и яркие проблески в учебе. Иногда учительница ставила меня всем в пример. Так было, помню, в 3-м классе, когда я блестяще рассказал на уроке украинской литературы биографию Тараса Григорьевича Шевченко. С тех пор я до сих запомнил дату рождения этого поэта: 9 марта 1814 года. Иногда, учительница хвалила за успехи и по другим предметам.
Начиная с 7-ми лет, я приобщался к различным домашним работам, особенно во время летних каникул. По своим силам и возможностям помогал родителям. Так, например, летом мне мама поручала носить обеды отцу, работавшему в поле.
Вспоминаю, как после окончания 1-го класса (а это было в 1954 году), я почти ежедневно носил обеды отцу. Он работал тогда летом на сенокосилке, запряженной двумя волами. Косил отец люцерну далеко за совхозным током. Из дому туда идти было километров пять. Мама в горшок наливала борща, нарезала хлеб, наливала баночку компота или кислого молока и все это укладывала в узел; звала меня и говорила, чтоб я все это отнес отцу. Каждый день туда ходить одному мне уже и не хотелось.
Помню, как в один из летних дней она меня позвала и сказала, чтобы я нес отцу обед, но я начал отказываться, говоря: «Пусть идет к отцу кто-то другой». Она меня уговаривала, мотивируя тем, что Нина и Иван еще маленькие, а Толя выпасает коз в посадке. В порядке поощрения мама предложила мне: «Коля, вот на тебе один рубль и что-то себе купишь, а нести обед отцу, кроме тебя, сейчас некому, так что, давай, сегодня сходи ты». Я взял этот рубль, спрятал в свою фуражку, одел ее на голову, взял узелок и пошел к отцу. Шел знакомыми тропинками через поля, вдоль посадок и таким образом приходил к отцу, принося ему обед. Отец останавливал волов, делал перерыв и садился обедать. Пообедавши, отец садился в седло сенокосилки, брал меня на руки, погонял волов и начинал косить люцерну; таким образом, я с ним на сенокосилке проезжал один большой круг. Затем я возвращался домой; шел домой больше часа. Помню, как, придя с поля домой, в тот день, я решил возвратить этот рубль маме, и возвращая его маме, я сказал: «Мама, возьми этот рубль назад, пусть остается он на хлеб».
А еще в летнее время, после окончания 2-го, 3-го и 4-го классов, я ходил встречать нашу корову, когда она выпасалась в стаде. Это была уже моя обязанность в то время. Когда начинало садиться солнышко, я выдвигался за коровой до аэродрома, где выпасалась череда. Маршрут выдвижения был таков: из дому шел на большак (дорога на Мишурин Рог), по этой дороге доходил до акациевой посадки (это от нашей улицы Степной метров 500-600), а затем по полевой дороге, вдоль посадки, – шел до ее окончания (а это еще километра два). Таким образом, я доходил до аэродрома, – и солнце на западе уже почти касалось самой земли. Иногда приходилось на краю аэродрома немного посидеть и подождать, когда пастухи отпустят коров. Я встречал нашу корову и гнал ее домой. Часто я ходил за коровой с улицы не один, так как и другие хлопцы ходили встречать своих коров. Но я любил ходить за коровой совместно с дедом Сидором Святодухом, который проживал через две хаты от нас. Ему тогда было 75 или 78 лет. Я любил с ним ходить и слушать его рассказы о старине.
Из его рассказов я узнал, что после упразднения крепостного права, началась перепись крестьян. А тогда крестьяне имели только имена, а перепись нужно было осуществлять по фамилиям. Перепись осуществляли паны, и фамилии сами себе крестьяне выбирали, а кто затруднялся, то пан сам определял фамилию. Аналогично, и нашу фамилию, Штаченко, как рассказывал нам когда-то отец, тоже определил пан на Кировоградщине. Пан спросил моего прадеда: «Как твоя фамилия?» Он отвечал, что нет фамилии. Тогда пан записал в тетрадь и сказал: «Теперь твоя фамилия – Штаченко».
Фамилия звучит как украинская, но все выходцы по линии моего отца когда-то принадлежали к тюркам, – смуглые телами, черноглазые и черноволосые. Так и у моего отца, когда был молодой, так волосы были по цвету, как смола, и глаза были черные. Я видел свою тетку Нину, так она смуглолицая, черноглазая и с черными волосами на голове. Таков мой старший брат Владимир и старшая сестра Люда. У меня глаза голубые, как у мамы.
Дед Святодух мне рассказывал, как жили люди при панах. От него я услышал о нашей Лиховке. Оказывается, в долине, не далеко от речки Вирка, жил пан Лихач. Так вот, паны Лихачи жили там давно, а их предок, – какой-то вольный казак, – и в честь первого их предка наше село получило название Лиховка. Со временем оно разрослось и превратилось в поселок городского типа и стало районным центром.
Купаясь летом в речке Вирка и возвращаясь домой, я с ребятами часто заходил на развалины панского дома, где когда-то проживали паны Лихачи. Там оставался только один фундамент от дома папа Лихача. А в Лоринской долине когда-то, до революции 1917 года, жил пан Лорин. Когда мы ходили купаться на озеро Виницкое, под Ганевкой, то всегда проходили мимо развалин этого панского дома. Там то же оставался только один каменный фундамент.
В послевоенное время (в 50-х годах), бегая по совхозным полям и посадкам, мы, малые пацаны, часто натыкались на подарочки, оставленные прошедшей войной. Это были и мины для минометов, и выстрелы для пушек и гаубиц в полном снаряжении, и валялись по посадкам отдельные снаряды, винтовочные и автоматные патроны и другое. Ребята постарше нам говорили, что эти «штуки» трогать нельзя. Но интерес брал свое. Отдельные пацаны брали и разбирали патроны, кидали их в огонь, находили и разбирали ручные гранаты.
Помню, как обучаясь во 2-м или 3-м классе, мы всем классом ходили на похороны троих, таких же как мы, ребят из 5-й школы. Оказывается, они тогда нашли снаряд и один из учеников начал молотком его разбивать. Вследствие чего произошел взрыв и все трое погибли.

Отредактировано nikolay (2018-03-29 23:18:14)

Обучаясь в 5-м классе, мне приходилось много пропускать занятий по целым дням: зимой простывал и болел; директор часто отсылал домой за галстуком, которого у меня не было.
Из-за этих причин в 5-м классе я превратился в неуспевающего ученика. Я тогда запустил немецкий язык и другие предметы, догонять было трудно, и я стал отстающим учеником в классе. Чтобы самому догнать пропущенное, изучая по учебникам, – так у меня же половины учебников не было в наличии. Вот у меня и зародилась мысль: повторить учебу в 5-м классе по новой, со своими одногодками.
В 1957 году мой отец ушел с совхоза им. Кутузова и перешел работать в колхоз им. Суворова. Стал работать за трудодни. Преимущество работы в колхозе, по сравнению с работой в совхозе, заключалось в том, что можно было выписать за трудодни какую-то живность: кабанчика, овечку или теленка, а в совхозе этого нельзя было делать, – не разрешали, потому что там работа оплачивалась только деньгами, а в колхозе, – натурой: зерном и живностью. В совхозе отец получал мизерную зарплату: 100 рублей аванса и 100 рублей получки (курс рубля до 1961 года). За 100 рублей, мне или кому-то из братьев, родители покупали хлопчатобумажный костюмчик, которого еле хватало на годичный школьный период обучения, и еще около 100 рублей надо было, чтобы купить кому-то кирзовые сапожки или ботинки. А детей у моих родителей было восемь душ, – каждого надо было во что-то одеть и обуть.
В июне 1957 года мой старший брат Владимир закончил индустриальный техникум и был направлен работать в г. Запорожье на металлургический завод «Запорожсталь». Поработав два-три месяца на заводе, Володя приезжал в отпуск в Лиховку. С первых своих зарплат он накупил нам всем подарки. Помню и мне он привез подарок – клетчатую рубашку. В конце октября 1957 г. (на 24 или 25 октября) он получил повестку в армию и приехал в Лиховку. Мои родители организовали ему проводы. Он хоть был и моложе, на 2 года, старшего брата Виктора, но призывался в армию в один год с ним.
Вот его одна из фотографий с военной службы. Он служил всего три года в морской авиации, в метеорологической службе, в г. Геленджик, Краснодарского края.
Обучаясь в школе, я перехватывал там почтальоншу, брал у нее письма от Владимира, вскрывал конверты и первым видел присланные им фотографии.

А буквально через три недели после проводов в армию брата Володи, приехал в Лиховку самый старший мой брат Виктор, то же, получив повестку в Армию. И 11 ноября 1957 года мои родители так же организовали проводы его в армию.
Почему его призвали в армию позже младшего брата Владимира? Он два года учился в железнодорожном ремесленном училище в Днепропетровске, которое окончил в 1954 году и надо было ровно 3 года отрабатывать. Поэтому его призвали в Морфлот только в 1957 году в возрасте 22-х лет. И загудел он в Морфлот на все четыре года. Сначала он учился с полгода в г. Пинске на моториста корабля, а затем его направили служить в Черноморском флоте. В последний год он служил в г. Измаиле.
Вот одна из его фотографий, где он со своим товарищем, – стоит слева.

В августе 1958 года мои родители решили поехать на Кировоградщину в гости к родственникам моего отца. С собой они взяли троих детей: Нину, Ивана и Валю. Я ехать не захотел, остался с братом Анатолием на хозяйстве.
У нас была голубятня и много заводских голубей. Голубятню отец построил сам в 1952 году. Чтобы к голубям не залезли ни коты, ни куницы, отец построил голубятню на рельсе, которую забетонировал в земле. Наверху рельсы болтами привинтил металлическую крестовину и начал сооружать деревянный пол голубятни, затем боковые стены и, в последнюю очередь, крышу. Затем покрасил голубятню черной краской. Внутри на задней стенке отец, из фанеры, сделал с десяток мест для гнезд голубей. В голубятню можно было забраться только по массивной лестнице, которую я еле-еле подымал. За несколько лет у нас развелось много голубей. Я любил лазить к голубям и смотреть на них, как они воркуют; заглядывал в гнезда и играл с молодыми голубятами.
Отец развел много породистых голубей, – как тогда он их называл, – это были голуби «Николаевской» породы, были еще и «вертуны», которые при полетах вертелись через голову, делая обороты в 360 градусов. «Николаевские» голуби, – они не просто летали по прямой, когда их сгоняли, – они летали малыми кругами над голубятней и подымались все выше и выше, долетая до самых облаков, и, таким образом, под самыми облаками могли летать, будучи на одном месте по нескольку часов. В это время я любил наблюдать за их полетами. Простилал во дворе какое-то старое одеяло, ложился на спину и, лежа, наблюдал за полетом голубей, – а в глазах от них мерцали только маленькие точки. И так я мог лежать и часами наблюдать за их полетами, пока они медленно не начнут снижаться и не сядут на голубятню.
Помню, как мой отец приобрел у своего знакомого, тоже любителя голубей, красивую, черно-белую голубку, которую он, и все мы, называли «чайкой». Она была очень крупной голубкой. Приобрел ее отец поздней осенью. До весны она привыкала к нашей голубятне; на ней спаровался один из одиноких голубков, – и образовалась парочка.
Весной, в апреле месяце, отец открыл голубятню впервые после зимовки, то есть выпустил голубей. Они все вышли с голубятни, повылезали на ее крышу и начали греться на солнышке. Наблюдая за голубями, я увидел, что они кого-то испугались и взлетели, поднялись вверх на метров 200 и начали делать круги над голубятней, и тут, где ни возьмись, со стороны посадки, налетел сокол-сапсан. Все наши голуби с большой скоростью полетели вроссыпь, а наша «чайка», оторвавшись от остальной группы голубей, быстро полетела в сторону зеленого, озимого колхозного поля за нашим огородом; смотрим с отцом, – сокол-сапсан устремился за ней. «Ну, все, – сказал отец, – теперь он ее унесет». Я побежал через свой огород к озимому полю и увидел, как сокол-сапсан нанес удар нашей «чайке», – с нее посыпалось только перья вниз. Но наша «чайка» оказалась тяжела, – он ее не мог унести, а медленно, держа ее в когтях, опустился вниз и сел на зеленое поле. Мне оставалось бежать к ним метров 200 и я начал сильно кричать, отвлекая сокола, чтобы он ее не убил ударом своего клева по голове. Подбежав к ним поближе и, не добежав 30 метров, я увидел, как сокол-сапсан, бросив свою жертву, поднялся и улетел прочь. Я с расстояния увидел, что голубка наша живая, – сидит и водит своей головкой. Когда я приблизился к ней на метров 8-10, она взлетела и полетела к нам домой. Так что, благодаря моей реакции и быстрой скорости, я спас нашу голубку-«чайку» от гибели.
До 1953 года мой отец содержал голубей на чердаке сарая-коровника. Боковушки фасада чердака сарая были из глины; со стороны двора на чердак можно было залезть по лестнице через метровые двери; выше дверей, и на противоположной стороне фасада, были небольшие окна, так что на чердаке было светло в дневное время. Поднявшись по лестнице, мы забирались на чердак, где и находились наши голуби. В верхней части чердачных дверей были вырезаны два отверстия диаметром в 10 см каждое. Они предназначались для выхода голубей на двор, при необходимости, их можно было закрывать задвижками.
Когда были зимой сильные морозы, то на чердаке было очень холодно, и, иногда, голуби примораживали свои лапки. Приморозив лапки, голубь ходить не мог, и нам надо было лечить такого голубя. Я помню, когда еще не ходил в школу, то и я научился лечить таких голубей. Наливал в тазик горячей воды, насыпал 3-4 столовых ложки соли, размешивал в воде, а затем брал пораженного голубя и парил ему лапки; парил минут тридцать. Затем лапки вытирал тряпочкой, укутывал их вместе с голубем и в таком состоянии я его держал до высыхания. Где-то через час после моих процедур, голубь уже хорошо ходил, как и ничего не бывало. Но голубя надо было держать в хате несколько дней, до полного выздоровления, иначе, если его сразу на холод, на чердак, то он приморозит лапки по новой.
Вспоминаю, как в холодную зиму с 1952 на 1953 год, у нас на чердаке замерз «Николаевский» голубь светло-коричневого цвета, – я его на чердаке заметил, будучи вместе с отцом. Я начал плакать. Отец, чтобы успокоить меня, сказал: «Коля, ты его попарь в соленой воде, может он и оживет». В хате я его всего долго парил в горячей соленой воде, но тщетно, – голубь не ожил, и я вновь начал плакать за голубем. Мама меня начала успокаивать: «Коля, не плачь, давай мы сейчас напишем письмо Вите в г. Днепропетровск (он учился в ремесленном железнодорожном училище), он пойдет на голубиный базар и точно такого же купит тебе голубя». Позвали сестру Люду, и она начала писать письмо, а я ей диктовал, какого голубя надо купить. Диктовал я подробно: «…пиши, Люся, чтобы купил Витя светло-коричневого голубя, с белым хвостом, и не забудь написать, чтоб в хвосте было два коричневых перышка на краю…».
Письмо Виктору было написано, и Люда на второй день его отдала почтальонше. Я после этого немного успокоился, а со временем уже больше не вспоминал о замерзшем голубе. На сколько помню, – то, мне кажется, – Виктор никакого голубя и не привозил с города.
А еще, задолго до этого случая, где-то в году 1950-м, две парочки голубей у нас содержалась прямо в хате. Отец соорудил им два гнезда и их поставил под одной из кроватей. Так они целую зиму у нас и зимовали; по хате они не летали, а ходили по полу, к нам привыкли. В то время подстилок не было, – пол застилали соломой, чтобы босиком не холодно было. Через несколько дней эту грязную солому собирали и сжигали в печке, а чистую, – вновь стелили.
Так вот, эти голуби среди зимы начали мостить гнезда: одна из голубок одной пары, сидела на гнезде, а ее напарник, голубь, носил ей в клеве соломинки. Все, кто был в хате, наблюдали за голубями. Голубка сидела на гнезде, голубь приносил ей соломинки, и тут мы услышали воркование голубки; голубь вышел из-под кровати за очередной соломинкой, и прежде чем взять очередную соломинку, начал воркотать, затем взял и понес. Тут же, ко всем нам, обратился отец и сказал: «Вы поняли, что ответил своей голубке голубь? Он ей ответил: «Я знаю, какую ты хочешь соломинку!» Так что наш отец понимал, о чем разговаривают голуби.
В то время, когда родители ездили на Кировоградщину, в одном гнезде подросла пара голубят, которые только начинали летать. Когда уехали родители, я брал по одному из голубят, слезал с лестницы на землю и начинал их пускать и смотреть, как они уже летают.
В один из дней, в период отсутствия родителей, я достал одного из летающих голубят, слез на землю, посадил его на руку и чуть-чуть подбросил. Голубя полетело в сторону колодца, а крышка в колодец оказалась открытой. Голубя начало садиться на козырек колодца, соскользнуло, полетело вниз и булькнуло в воду. А глубина-то колодца у нас была 20 метров до воды. Я быстро опустил ведро на тросику и пытался выловить его, но не мог никак поймать его ведром. Пока пытался выловить, то голубя и вовсе утонуло в холодной воде. Вытащил его ведром из колодца, а оно уже оказалось мертвым. Я сильно перепугался: что же будет мне от отца, когда он узнает?
Через три дня, – смотрю в сторону колхозной фермы и вижу, – возвращаются мои родители с сестрами и братом. Что же мне делать? Если узнает отец, то мне не миновать ремня. Я заранее спрятался в кукурузном поле. Сижу и наблюдаю за домом. Настает вечер, – я домой не иду, все боюсь. Когда становилось совсем темно, подумал: «Куда же мне идти, где ночевать?» В конце двора стояли ясли для коровы (это глубокий желоб, в который высыпали траву для коровы) размером в длину где-то метр двадцать и в ширину – на дне – сантиметров 50, высота желоба – сантиметров 50-60. И вот я использовал этот желоб для своей ночевки.
В одну из ночей я лежал в этих яслях и слышал сквозь сон, как что-то зацарапало по желобу, я открыл глаза и увидел над собой большую голову черного пса. У меня от неожиданности волосы поднялись дыбом и побежали мурашки по коже, – сильно он меня перепугал. Я как гаркнул на пса, он моментально отскочил и побежал в сторону. Я поднял голову и выглянул с желоба – увидел большущего пса. Потом до утра я не смог уснуть. А чуть-чуть рассвет, – я опять в кукурузу. Кушать забегал тайком в летнюю кухню. Так я трое суток прятался. А в последнюю ночь меня поймали. Лежу в желобе ночью, сплю. Брат Толя был уже парубком и поздно приходил с гулянок. Вот в одну из ночей он пришел домой, его встретила мама. Они наверно догадались, где я ночую: потихоньку подкрались к яслям для коровы и поймали меня. Мама начала уговаривать меня, мол, не бойся, отец бить не будет, он даже и не заметил, что нет молодого голубята. Я сопротивлялся, не верил, но, вконец, сдался и согласился идти ночевать в хате.
После окончания 5-го класса (конец мая 1958 г.), мне классный руководитель объявил, что я оставлен в 5-м классе на второй год.
И вот начался новый учебный год в школе; я пошел учиться повторно в 5-й класс. Как там меня восприняли ученики – мои одногодки? Да, в этом классе я так же был ниже остальных ростом, – стоял в строю на физкультуре опять последним. Я в этом классе был новичком, поэтому, как часто бывает в таких случаях, на меня градом посыпались насмешки, унизительные клички. Я злился, но одному против большинства не попрешь, приходилось все терпеть. Дать отпор, и кому-то врезать по ушам, – силенок не хватало, ведь был еще слаб физически. Но за учебу решил взяться не на шутку. Мне было легко учиться: ведь пошел на повторный курс. Теперь легко давались и алгебра, и геометрия, и физика, да и химия. Контрольные по алгебре и геометрии я первым исполнял. Впереди сидящие девочки и мальчики, во время контрольных, все оглядывались да просили подсказать. За что имел я замечания от учителей. А физика, – успевал по ней я на «отлично». Сдавая выпускные экзамены за 8-й класс, я был единственным в классе, кто сдал физику на «отлично».

Отредактировано nikolay (2018-03-29 23:28:43)

Собирались мы вместе, садились на велосипеды и выезжали на дорогу Лиховка – Мишурин Рог; по этой дороге ехали до поворота направо, на Лоринские луга; проезжали по полевой дороге мимо совхозной коровьей фермы, затем, по дороге мимо озера Винницкое, параллельно селу Ганевка, ехали до самих Мостов. По маршруту до р. Днепр проезжали еще несколько небольших сел. И последнее, перед рекой Днепр, – с. Днепрово-Каменка. Подъезжали к реке Днепр, справа или слева от дороги, выбирали удобное место для рыбалки, располагались и готовили снасти.
От нашей улицы до р. Днепр было, кажется, 18 километров. В общей сложности мы тратили на движение к реке часа 2-2,5. По прибытию к месту рыбалки, мы разворачивали и закидывали свои закидки. Клев был с вечера слабый, и мы всегда ожидали раннего утра. Перед наступлением темноты, мы делали последние насадки, закидывали свои закидки на всю ночь, а чтобы слышно было ночью, как клюет рыба, мы прикрепляли звоночки. Бывало, что за всю ночь не было ни одной поклевки; иногда бывали. Как правило, ночью клевал лещ. Были мы молодые, ночью спать хотелось, поэтому часто просыпали поклевку. После рыбалки я привозил домой 3-4 небольших леща, – вот и вся моя рыбалка. Такая рыбалка надолго отбивала охоту порыбачить. Поэтому мы и редко туда ездили.
Однажды, будучи на рыбалке на р. Днепр, я рано утром вытаскивал свои закидки после ночи. Тяну одну закидку – вытягиваю небольшого леща, тащу вторую – еще один лещ. Я начал тянуть леску третьей – и вдруг по леске сильный удар, стало тяжело мне тянуть, – и тут я увидел, как большая щука, до метра длиною, резко потянула по верху воды вправо, затем развернулась и повела влево. Потом я ощутил резкий рывок и леска моя ослабла, – щука перекусила мою леску и ушла. Оказывается, когда я начал вытаскивать леску третьей закидки, на крючке был небольшой подлещик, щука его проглотила и попалась на крючок. Если бы у меня были на закидке металлические поводки, то щука бы не ушла, она не смогла бы перекусить такой поводок, и я смог бы иметь хороший улов.
Каждый раз мы рыбачили на р. Днепр до 12.00 часов, а после, – сворачивали снасти и возвращались уставшие домой.
А еще мы, в летнее время, ходили по посадкам. Ходили часто к самой отдаленной от нас посадки – маслиновой. В этой посадке, внутри ее, росли большие деревья дуба, клена, а передний и последний ряды посадки – деревья маслины и шелковицы. Когда поспевала шелковица, мы ходили ее собирать и кушать. Сначала наедались, а затем подстилали под деревом тонкое одеяло или простынь и трясли деревья. Так набирали по целому ведру шелковицы.
Когда поспевала маслина (а это поздней осенью), то ходили и собирали маслину. А так как мы были пацанами-школьниками, то интересовались всем, что было в посадках, – а там было много птичьих гнезд. Помню, как я залазил на самую верхушку дуба, – там было сорочье гнездо, и в нем – большие оперенные сорочата. Трудно было найти отверстие в сорочьем гнезде, но я добирался до молодого выводка и доставал их. Какие они были злые, – и молодые и взрослые сороки; молодые клювами хватали за пальцы, а их родители кружили и стрекотали над самой головой.
Также, в посадке летом, было много гнезд сорокопутов.
Я тоже лазил по деревьям и добирался до гнезда этой хищной птицы; она по размерам почти такая, как скворец. Бывало, идем по посадке и высматриваем гнезда. Увидев с земли гнездо, начинаем смотреть, что там в гнезде имеется. Если замечали больших птенцов, то было интересно их подержать в руках. И кто-то из ребят начинал лезть на дерево.
Что начиналось? Взрослые сорокопуты подымали стрекотание, начинали пикировать над головой, готовые клювом ударить по голове. А к птенцам-то дотронуться тоже невозможно, – кричат и хватают своими клевами за руку. Приходилось их брать с гнезда, опускаться на землю. Когда все ребята хорошо их посмотрят, затем кто-то лез на дерево и обратно их садил в гнездо. Когда мы уходили, то пара сорокопутов нас преследовала и сопровождала метров до 100 от их гнезда, и все с криками пикировали над нашими головами.

Иногда, в тени деревьев, играли в карты в подкидного. Я тоже играл до 8-го класса. Но, когда понял, что эти игры в карты всего лишь пустая трата времени, – я перестал садиться играть, и до сих пор ни разу не садился за карты.
А зимой по воскресеньям, как мы проводили время? Собирались по человек пять-шесть, я брал с собой собаку по кличке Барсик – овчарку и, с часов десяти утра, – в поход по степям, лугам, посадкам и болотам. Пес Барсик бегал впереди и выгонял зайцев, а выгнав зайца, начинал его преследовать; через метров 500 преследования, он потихоньку отставал и продолжал преследование с лаем. И так он преследовал зайца с километр, отставал и возвращался ко мне.
В болотах мы жгли камыш, а также кучи перекати-поля в степи, а мой пес бегал вокруг да ловил и поедал мышей, выбегающих из пылающих куч сухой травы. Приходили домой, после полевых прогулок, под самый вечер, когда уже смеркалось, голодные и уставшие. С еды я мог с собой брать пару кусочков хлеба, намазанных смальцем. Вот и вся еда на целый день.
Весной, после 14 марта, я с хлопцами ходил на луга выливать сусликов. В те мартовские каникулярные дни светило яркое солнце, травка зеленела; у каждого из ребят было с собой по пару ведер; ходил я по лугам, нагнувши голову и напевая песни, всматривался в зеленую травку, – искал свежие сусличьи норки. И найдя свежую норку, как пять копеек, ставил возле нее палочку или бросал шапку, вместо ориентира, и бежал с ведрами к болоту за водой. Приносил и начинал лить. Как раз два ведра воды было достаточно для выливания суслика с одной норки. Выливал одно ведро, опускался на колено, приставлял ухо к норке и слушал – лезет суслик или нет, если не было слышно бултыхания воды, значит норка пустая, – дальше воду лить не стоит, – суслика в ней нет.
Услышав бултыхание в норке, брался за второе ведро и продолжал лить воду, держа ведро одной рукой, а второй – приготавливался схватить суслика за шею сзади; затем, – хвать его рукой и удар о землю; заталкивал суслика под ремень на поясе и дальше опять шел искать свежие норки. Таким образом, я за целый день мог наловить десятка два сусликов. Дома осуществлял ошкуривание; шкурки развешивал для высушивания, а мясо шло в котел для варения еды свиньям. А свиньи, при кормежке, услышав ароматный запах еды с сусликом, рвались, как звери, готовые перепрыгнуть через загородку, – так им нравилась эта еда.
Шкурки сусликов, после высыхания, я сдавал заготовителю по цене: 6 коп. за одну шкурку (после денежной реформы 1961 г.), шкурки хомяков – по 10 коп. за одну штуку. Но их попадалось мало.
Однажды, я не удачно поймал хомяка при выливании его водой из норы: вместо того, чтобы схватить его сзади за шею, схватил его спереди, и он зубами впился мне в пальцы, еле-еле развел ему пасть и освободился, но палец прокусил он мне глубоко, – долго не мог остановить кровь, и рана заживала долго.
На весенних каникулах приходилось помогать родителям вскапывать огород. Приусадебный участок у нас был 15 соток, который нужно было вскапывать вручную, – там росли деревья. Приходилось помогать копать огороды и пожилым людям. Часто приходила тетя Христя и просила маму: «Пусть Коля с Ниной придут и помогут вскопать огород в садику». Нина отказывалась сразу, а я был безотказным, – брал лопату и шел помогать вскапывать ей сад, в то время как другие хлопцы разгуливали по улице или занимались играми.
Летом мне приходилось часто выпасать и колхозную череду коров. Колхозных коров выпасать было трудно: носились по лугам, как хорты, не удержать эту череду. Так я брал с собой собаку Барсика и он очень помогал. Как только часть коров уходила куда-то в сторону или отбивались, так я давал команду собаке: «Барсик, – Возьми!» – и он летел за ними стремглав и заворачивал их в нужную сторону, покрывая коров лаем. Так с ним я меньше бегал за коровами: он хорошо мне помогал.
Первого и второго мая 1960 года в нашей семье было важное событие: у нас была свадьба, сестру Люду выдавали замуж за Озерного Анатолия, ей тогда было 20 лет. После свадьбы молодожены уехали жить в г. Днепропетровск.
За несколько дней до свадьбы она приезжала с города в Лиховку на регистрацию в ЗАГС (в сельсовет). Так как ее жених проживал в Лиховке, заявление на регистрацию в ЗАГС (в сельсовет) подавал Озерной Анатолий со своим отцом в отсутствие Люды. Люде, в письме, Анатолий посоветовал ехать поездом до станции Ирастовка. Так она и сделала: под вечер приехала поездом до Ирастовки. Автобусы тогда с Ирастовки не ходили до Лиховки, особенно после того, как Лиховка перестала быть районным центром. В Ирастовке Люда попросилась к одной женщине переночевать. А утром, не найдя никакого транспорта на Лиховку, решила идти домой пешком.
Вышла с Ирастовки в 10.00 и пошла в направлении Лиховки по полевым дорогам, вдоль посадок. Когда шла, то не встретились ни люди по пути, ни попутные автомашины. Так к 18.00 и добралась пешком до Лиховки; говорила, что сильно устала, пока дошла домой. Вот так она добиралась, чтоб зарегистрироваться со своим женихом.
Свадьбу тогда играли три дня, как и положено в селе. На второй или третий день свадьбы – был такой обычай в Лиховке – по улице возили тачкой родителей. Я вспоминаю, как посадили в тачку сначала моих родителей и начали мужики их возить. Бегали мужики с большой скоростью, а мои родители сидели и только улыбались. А последний раз, когда их везли, то возле хаты перевернули эту тачку.
Когда очередь дошла до пары Озерных, то старый Озерной взвыл, начал кричать: «Не буду кататься!» Мужики хотели их силком посадить, но Озерной начал кричать: «Не подходите ко мне! Я вас порежу!» Так что вторую пару «молодых» не покатали.
В июле 1960 года демобилизовался со службы в Морфлоте мой старший брат Владимир. Он на несколько месяцев раньше был уволен с армии в связи с тем, что собирался поступать в институт. После месячного отдыха брат Владимир уехал в г. Запорожье к прежнему месту работы и стал работать на своем заводе «Запорожсталь», а в институт, в том году, поступать не стал.
Моя учеба в школе подходила к окончанию 7-го класса и оставался затем последний год, чтобы закончить школу и получить свидетельство о неполном среднем образовании. В 6-м и 7-м классах я учился на «хорошо» и «отлично».
Начиная с седьмого класса, некоторые мальчики из нашего класса начинали по вечерам встречаться с девчонками-одноклассницами. Одним из первых был Деркач Славик, который начал встречаться с Любой Биленко, а также Кришталь Иван – с Ниной Самарец и другие. Мне тоже нравилась одна девушка (Самойленко Оля), но я не подавал даже вида.
Нина, моя младшая сестра, которая на два года младше меня, в школе шпионила за мною и все доносила маме. И потом они вместе надо мной посмеивались.
Нина маме рассказывала, что на перерывах между уроками в школе, многие мальчики с моего класса ходят по коридору с девчонками в обнимку, даже целуются, а Коля все время прячется за вешалкой и оттуда только выглядывает.
Я был хуже всех одет, до 7-го класса ходил еще с заплатами на коленках, куда там было подступаться к девчонкам. Вот и прятался от всех за вешалкой на перерывах и только посматривал на других. Взять, к примеру, ученика с нашего класса Деркача Славика, так он был одет с иголочки: на нем был новенький костюмчик шерстяной темно-голубого цвета, новенькие туфельки, красивая рубашка. Да, это был сынок директора райпотребсоюза. К этому ученику очень благосклонно относился сам директор школы Григорий Иванович Мелюшко. По географии только и ставил отличные оценки. А мне выше четверки он никогда не ставил.
То материальное состояние нашей семьи, то состояние одежды, в которой я ходил в школу, – оно вызывало определенные комплексы неполноценности, что влияло и на мое поведение.
Вспоминаю, как мы с Леней Озерным покупали велосипеды. Однажды в воскресенье, в мае 1961 года (мы с ним заканчивали 7-й класс), мы с ним зашли в центре села в магазин «Раймаг» и увидели там два велосипеда для взрослых красного цвета. Нам с Леней велосипеды понравились. Леня сказал, что будет покупать и попросил продавца, чтобы она никому не продавала, а он пойдет домой за деньгами и через час придет за велосипедом.
У моих родителей, в то время, был велосипед довольно старый, изношенный. Поэтому нам надо было приобрести новый. Я на покупку велосипеда не надеялся, так как в ближайшее время отец не собирался покупать.
Мы с Леней быстро пошли домой. Я, придя домой, начал говорить своему отцу, что в «Раймаг» привезли два велосипеда для взрослых, они красного цвета. Леня Озерной пришел за деньгами и будет покупать. Отец поинтересовался: в какую же цену эти велосипеды. Я ответил, что стоимость велосипеда 51 рубль. Отец сказал: «Так пойди же и ты и купи нам тоже велосипед». Дал мне 52 рубля и я пошел вместе с Леней покупать. Пришли в магазин, велосипеды оба были на месте – никто их не купил. Мы выкупили себе с Леней по велосипеду и приехали на них домой. Посмотрели дома на мою покупку – велосипед всем понравился.
Я занялся уходом нового велосипеда. Сначала я вытер всю смазку, снял колеса, смазал солидолом втулки, все подшипники, проверил руль, проверил и подкрутил все гайки, – техническое обслуживание мной было завершено.
Прошел месяц с того времени, как я купил новый велосипед; настал июнь – время каникул. И вот, однажды, в обеденное время, мы с Леней Озерным решили поехать на новых велосипедах покупаться на озеро Винницкое. По дороге на Мишурин Рог мы доехали до поворота на Лоринскую долину. После поворота, чтобы спуститься в эту долину, там был очень крутой и длинный спуск, – крутизна около 50 градусов. Мы всегда съезжали в долину с большим ветерком. И вот, после поворота, я поехал первым, Леня ехал за мной. Мой велосипед катился с огромной скоростью, только ветер свистел в ушах. Дорога на спуске оказалась пыльная; пыль была на дороге сантиметров 5-6. Я катился с большой скоростью, метров за 50 до ровного участка дороги, в пыли, лежало металлическое колесо от тракторного плуга, – я поздно его заметил, – и переднее колесо моего велосипеда ударяется в этот металлический диск, мой руль развернуло вправо, – велосипед на секунду завис над препятствием. Я по инерции вылетел с велосипеда и кубарем полетел по ходу движения, летел и катился метров десять, велосипед лежал сзади на обочине. Я поднялся, осмотрелся, – оказалось, что сбил до крови только одни локти. Подошел и посмотрел на свой велосипед – переднее колесо было согнутое в дугу.
Что же мне делать, ведь новый велосипед? Что скажут родители? О купании в озере – не было уже и речи. Катить велосипед было невозможно – ведь переднее колесо не крутилось. Я взял велосипед на плечи и понес наверх к дороге Мишурин Рог – Лиховка. С трудом донес до дороги, а там вдоль дороги росли деревья акации. Там мы с Леней сняли переднее колесо; я подошел к одному дереву, нашел там между двумя толстыми ветками расщелину, вставил туда колесо и начал выпрямлять. Долго мы мучились, но как будто выпрямили. Начали вставлять и прикручивать колесо – оказывалась сильная восьмерка. Сняли и опять начали выпрямлять, затем прикрутили снова; проверили, – при вращении колеса восьмерка оказалась еще приличная, но решили, что гнуть в расщелине, – это ничего не даст. Попробовали в некоторых местах отпустить спицы, а в других, – их натянуть, тем самым мы еще уменьшили люфт и восьмерку. На этом мы завершили правку моего велосипеда. Исправили с Леней так этот дефект в велосипеде, что никто и не заметил у меня дома. Я попросил Леню, чтоб он о моем падении с велосипеда никому не говорил. Так и отделался я только своими сбитыми локтями.
Наступил август 1961года и в нашей семье новое событие, – приехал мой старший брат Владимир с Запорожья в Лиховку и сказал родителям, что приехал жениться. Родители подумали, что он будет жениться на девушке с Запорожья, и об этом спросили у него. Он ответил им, что приехал жениться на девушке с Лиховки, – на Дидко Лиде.
В то время в гостях у моих родителей были сестра Люда и ее муж Анатолий Озерной. Анатолий Озерной, в присутствии моих братьев Анатолия и Владимира, начал наговаривать на Лиду, говоря, что она встречалась с одним шофером и была чуть ли не беременная от него. Загрустил мой брат Владимир и стал раздумывать: что же ему делать? Уже хотел больше и не ходить к Лиде. Мама узнала об этих разговорах, посмотрела на Володю и сказала: «Сходи, Володя, и все сам разузнай!». Вечером Володя, как пошел к Лиде, то там и остался, – свадьбе бывать.
Мои родители, совместно с родителями Лиды, подготовились и сыграли им свадьбу.
А в октябре 1961 года призвали в армию моего старшего брата Анатолия. Он прослужил все три года в Германии (ГДР). Он служил шофером, возил командира части.
Вот одна из его фотографий во время службы.

Наступил 1962 год. Я ходил в 8-й класс. В феврале 1962 года демобилизовался с Морфлота мой старший брат Виктор, который прослужил в общей сложности 4 года и 4 месяца. Демобилизация у него затянулась в связи с Карибским кризисом и блокадой Кубы. Приехал он с г. Измаила не один. Там он женился и приехал домой с женой по имени – Валя.
В июне 1962 года я успешно сдал все выпускные экзамены за 8-й класс и получил свидетельство о неполном среднем образовании. На этом моя учеба в дневной школе закончилась.

Отредактировано nikolay (2018-04-24 00:18:00)